![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
На десерт у нас были декабристы и компот
Кто спорит? Чекисты – злобные демоны и сверхчеловеки, плюющие в семейные очаги. Но чтобы понять устройство эпохи и населяющих ее граждан, недостаточно одной только либеральной истерики. Мы должны быть вдумчивы. Мы не должны сбрасывать со счета раковые шейки, борщ с чесночными пампушками, нежные свиные шкварки, щуку, фаршированную по-жидовски, вареники с вишней, галушки в сметане, упоительный хруст жареной скумбрии и баклажаны под ореховым соусом, которые подают в глиняной кастрюле гювеч.
А еще язык. Нежный и холодный, как весенний рассвет. Язык в желейном гробу, запечатанный горчицей и хреном. Украинский свиной, русский говяжий, татарский бараний, персидский соловьиный… Остановите меня! Это непереводимо в слова – это надо чувствовать!
Моя бабушка навсегда усвоила кулинарный урок. Она говорила, что все советские семьи счастливы одинаково – первое, второе и компот.
Парикмахеры выглядят как заговорщики. Язык – крепкая смесь турецкого с церковнославянским. Похмелье называется мухмурлук – словно ворчливый ручей толкает древнее мельничное колесо.
...собрала завидную домашнюю библиотеку из трех тысяч томов. Дефицитные и подписные издания. БВЛ. ЖЗЛ. БСЭ. Собрания сочинений стояли на полках, как солдаты, в две-три шеренги. Ротный Толстой имел под командованием 54 тома. Полуротный Чехов – 30. Взводный Пушкин – 10.
<...>
Бабушка почти всегда выигрывала читательские бои в кабинете директора, потому что, кроме лайтсабера, имела супероружие: знакомства в аптеках. Они все тогда крепко дружили между собой – книги, люди, болезни. Язва желудка и Граф Монте-Кристо. Белая горячка и Марина Цветаева. Ректор меда и маркиз де Сад.
<...>
Но ее соперница, унаследовавшая трон, тоже любила хорошие книги. Так что с лекарствами у Галины всегда был порядок. Даже переизбыток. Каждые полгода она устраивала чистку домашней аптечки, выбрасывая медикаменты с истекающим сроком годности, купленные впрок.
Я ждал этого дня, как повтора «Трех мушкетеров» по телевизору. Галина была фантазеркой и, специально для любимого внука, придумала играть просроченными лекарствами в шашки. Королевская битва. Пурпурные против изумрудных. Лазоревые против алых. Красивая таблетка съедала таблетку противника и проходила в дамки.
– Бабушка, зачем тебе так много лекарств? – спрашивал любознательный внук.
– Чтобы кормить болезни, – отвечала бабушка-филолог. – Если я не буду этого делать, они рассердятся и съедят мое здоровье.
– Какие злые!
– Да. Приходится их задабривать. Возить на море и в санаторий.
Жизнь маскировалась под анекдот. Своих узнавали по цитатам, которые кишели в речи, как муравьи на языке дохлой собаки. Такой язык не годится для описания жизни. А другого не было. Неописуемая жизнь била ключом между строк худлита. В письмах на нее иногда жаловались, но осторожно, не доверяя почте. Всю правду рассказывали только доносчики. Для выражения чувств не хватало слов. Говорить о высоком было смешно, об интимном – стыдно. Внутренний цензор безжалостно вычеркивал душу и жопу.
Наедине со мной Галина сбрасывала маску зануды и вовсю сплетничала о великих. От нее многим доставалось. Лермонтову за истеричность, унаследованную от отца, убившего себя после домашней постановки «Гамлета». Некрасову за то, что был картежник и врун. Льву Толстому за женоненавистничество.
– Но как же? – спорил я. – Разве Анна Каренина могла поступить иначе? Ведь паровоз символизирует общество, которое наехало на бедную женщину…
– В первую очередь она был дурой, – перебивала бабушка. <...>
– Ты хочешь сказать, что Каренина была переодетым Толстым, который был неизлечимым подкаблучником?
– Ты знаешь, что он продавал букинистам свои сочинения втайне от Софьи Андреевны. В таких случаях Лев Николаевич говорил, что мужчина должен иметь «подкожные средства».
– Это как в стихотворении Бродского? Пил, валял дурака под кожею…
– Нет. Толстой имел в виду жир. А вот его кузен, Алексей Константинович, тот покончил с жизнью инъекцией морфия. Это было изысканное и современное для второй половины девятнадцатого века самоубийство.
– Говорят, он ошибся в дозировке.
– Самоубийцы не ошибаются. Человеческое им чуждо.
На десерт у нас были декабристы и компот...
...бабушка, сколько ее помню, всегда лечилась от нескольких хронических болезней, которые атаковали ее здоровье с разных сторон, как гвардейцы кардинала. В детстве я думал о ней как о реинкарнации Д’Артаньяна. Словно мушкетер, она дня не могла прожить без стычки с врагами: диабет, гипертония, мигрень, гастрит, малокровие, подагра. Но каждый раз она выходила победителем. Се ля ви!
Лечащий тихонько рассмеялся. Се ля ви! Между прочим, неглупое сравнение, я вам скажу. Регулярные недомогания закаляют иммунную систему. В борьбе с хворями организм крепнет. С другой стороны, болезнь – это приключение. Никогда не знаешь, чем оно закончится. Даже банальное ОРЗ/ОРВ может отрикошетить на жизненно важные органы. Оборвать, так сказать, нужные ниточки. Поэтому непредсказуемости болезни мы должны противопоставить планомерность лечения. О да! В этом она знала толк. Бабушка делала это красиво. Доктор приподнял бровь. Я объяснил: домашняя аптечка Галины Алексеевны напоминала палитру жизнерадостного импрессиониста. Мане или Моне. Вы должны были видеть их картины во время круиза. Помните музей Оранжери? Это в Париже, рядом с Лувром. Если идти через Тюильри в направлении Согласия, то придете прямо ко входу в музей. Доктор улыбнулся. Почему импрессионисты? Да потому что лекарства в ее аптечке были настоящие, импортного производства, яркие и сочные. У нас таких не делают. Я уверен, что цвет таблеток имеет значение. Врач, прописывающий скучные белые пилюли, просто зануда, который не может добавить красок в жизнь пациента.
Андрей Викторович Филимонов "Рецепты сотворения мира"
А еще язык. Нежный и холодный, как весенний рассвет. Язык в желейном гробу, запечатанный горчицей и хреном. Украинский свиной, русский говяжий, татарский бараний, персидский соловьиный… Остановите меня! Это непереводимо в слова – это надо чувствовать!
Моя бабушка навсегда усвоила кулинарный урок. Она говорила, что все советские семьи счастливы одинаково – первое, второе и компот.
Парикмахеры выглядят как заговорщики. Язык – крепкая смесь турецкого с церковнославянским. Похмелье называется мухмурлук – словно ворчливый ручей толкает древнее мельничное колесо.
...собрала завидную домашнюю библиотеку из трех тысяч томов. Дефицитные и подписные издания. БВЛ. ЖЗЛ. БСЭ. Собрания сочинений стояли на полках, как солдаты, в две-три шеренги. Ротный Толстой имел под командованием 54 тома. Полуротный Чехов – 30. Взводный Пушкин – 10.
<...>
Бабушка почти всегда выигрывала читательские бои в кабинете директора, потому что, кроме лайтсабера, имела супероружие: знакомства в аптеках. Они все тогда крепко дружили между собой – книги, люди, болезни. Язва желудка и Граф Монте-Кристо. Белая горячка и Марина Цветаева. Ректор меда и маркиз де Сад.
<...>
Но ее соперница, унаследовавшая трон, тоже любила хорошие книги. Так что с лекарствами у Галины всегда был порядок. Даже переизбыток. Каждые полгода она устраивала чистку домашней аптечки, выбрасывая медикаменты с истекающим сроком годности, купленные впрок.
Я ждал этого дня, как повтора «Трех мушкетеров» по телевизору. Галина была фантазеркой и, специально для любимого внука, придумала играть просроченными лекарствами в шашки. Королевская битва. Пурпурные против изумрудных. Лазоревые против алых. Красивая таблетка съедала таблетку противника и проходила в дамки.
– Бабушка, зачем тебе так много лекарств? – спрашивал любознательный внук.
– Чтобы кормить болезни, – отвечала бабушка-филолог. – Если я не буду этого делать, они рассердятся и съедят мое здоровье.
– Какие злые!
– Да. Приходится их задабривать. Возить на море и в санаторий.
Жизнь маскировалась под анекдот. Своих узнавали по цитатам, которые кишели в речи, как муравьи на языке дохлой собаки. Такой язык не годится для описания жизни. А другого не было. Неописуемая жизнь била ключом между строк худлита. В письмах на нее иногда жаловались, но осторожно, не доверяя почте. Всю правду рассказывали только доносчики. Для выражения чувств не хватало слов. Говорить о высоком было смешно, об интимном – стыдно. Внутренний цензор безжалостно вычеркивал душу и жопу.
Наедине со мной Галина сбрасывала маску зануды и вовсю сплетничала о великих. От нее многим доставалось. Лермонтову за истеричность, унаследованную от отца, убившего себя после домашней постановки «Гамлета». Некрасову за то, что был картежник и врун. Льву Толстому за женоненавистничество.
– Но как же? – спорил я. – Разве Анна Каренина могла поступить иначе? Ведь паровоз символизирует общество, которое наехало на бедную женщину…
– В первую очередь она был дурой, – перебивала бабушка. <...>
– Ты хочешь сказать, что Каренина была переодетым Толстым, который был неизлечимым подкаблучником?
– Ты знаешь, что он продавал букинистам свои сочинения втайне от Софьи Андреевны. В таких случаях Лев Николаевич говорил, что мужчина должен иметь «подкожные средства».
– Это как в стихотворении Бродского? Пил, валял дурака под кожею…
– Нет. Толстой имел в виду жир. А вот его кузен, Алексей Константинович, тот покончил с жизнью инъекцией морфия. Это было изысканное и современное для второй половины девятнадцатого века самоубийство.
– Говорят, он ошибся в дозировке.
– Самоубийцы не ошибаются. Человеческое им чуждо.
На десерт у нас были декабристы и компот...
...бабушка, сколько ее помню, всегда лечилась от нескольких хронических болезней, которые атаковали ее здоровье с разных сторон, как гвардейцы кардинала. В детстве я думал о ней как о реинкарнации Д’Артаньяна. Словно мушкетер, она дня не могла прожить без стычки с врагами: диабет, гипертония, мигрень, гастрит, малокровие, подагра. Но каждый раз она выходила победителем. Се ля ви!
Лечащий тихонько рассмеялся. Се ля ви! Между прочим, неглупое сравнение, я вам скажу. Регулярные недомогания закаляют иммунную систему. В борьбе с хворями организм крепнет. С другой стороны, болезнь – это приключение. Никогда не знаешь, чем оно закончится. Даже банальное ОРЗ/ОРВ может отрикошетить на жизненно важные органы. Оборвать, так сказать, нужные ниточки. Поэтому непредсказуемости болезни мы должны противопоставить планомерность лечения. О да! В этом она знала толк. Бабушка делала это красиво. Доктор приподнял бровь. Я объяснил: домашняя аптечка Галины Алексеевны напоминала палитру жизнерадостного импрессиониста. Мане или Моне. Вы должны были видеть их картины во время круиза. Помните музей Оранжери? Это в Париже, рядом с Лувром. Если идти через Тюильри в направлении Согласия, то придете прямо ко входу в музей. Доктор улыбнулся. Почему импрессионисты? Да потому что лекарства в ее аптечке были настоящие, импортного производства, яркие и сочные. У нас таких не делают. Я уверен, что цвет таблеток имеет значение. Врач, прописывающий скучные белые пилюли, просто зануда, который не может добавить красок в жизнь пациента.
Андрей Викторович Филимонов "Рецепты сотворения мира"