squirella | К чему я это все… Совсем не этому (Reply)

Я хотел сказать про то, что хорошая книга или повесть, или рассказ, или стихотворение должны напоминать улитку. В них все должно быть для того, чтобы в них можно было остаться и жить. Закончил читать и закрыл за собой изнутри обложку. Там, внутри, все есть – и пряники, и пираты, и любовь, и палатки, и удочки на случай, если придется добывать себе пропитание рыбной ловлей, и поле, и лес, и даже одиночество в углу какой-нибудь десятой или двенадцатой главы.

Старушки разинут рот, а ты уедешь туда, где рифмы к слову муравей можно косой косить.

...внутренний голос тебе тихо, но твердо говорит:
- Это твое счастье, мужик.
Ты начинаешь кипятиться, возражать ему, как же так, причем здесь пруд, черничное варенье, в том смысле, что крыжовник, три аршина земли и все такое для счастья, то есть для земного шара, научных открытий, космических кораблей и полетов к другим галактикам ни в коем случае не помеха. Произошла какая-то ужасная ошибка. Ты сейчас, сейчас принесешь чертеж ракеты или научную статью, которую ты написал почти наполовину или даже на две трети и, честное слово, допишешь сегодня же или завтра, но… голос неумолим.
Дрогнувшим голосом ты спрашиваешь:
- И то все?
- И это все. И сад, и пионы, и пчелы, и черничное варенье, и ласковый ветер, и грядка с укропом, и грядка с клубникой, и ранняя редиска, и своя картошка без удобрений, и подвал, полный банок с солеными огурцами и помидорами, и квашеная капуста, и щи из нее…
- И это все?!
- И еще трехлитровая бутыль с рябиновой настойкой.
- Но статья… и чертежи…
- Хорошо. Пятилитровая.

Музей смеха. Большой колонный зал гомерического хохота и маленькая, полутемная комнатка для хихиканья исподтишка. Старинная немецкая машинка палисандрового дерева для производства самодовольного, утробного и сытого смеха. Вышитые гладью контуры следов от жирного и липкого смеха Екатерины Второй на камзоле молодого Платона Зубова. Четверть грамма желчи, выделенной из смеха М.Е. Салтыкова-Щедрина супругой писателя. Колокольчик, выплавленный из серебра, содержавшегося в смехе десяти русалок, проживавших в верховьях реки Унжи Костромской губернии в начале девятнадцатого века. Пузырек со слезами от хохота Остапа Бендера, наблюдающего за тем, как Благанов и Паниковский пилят гирю Корейки. Магазинчик при музее, торгующий мелкими засахаренными и солеными смехуечками на развес и настойкой на горьком смехе, с добавлением полыни, душицы и черного перца. Музейный экскурсовод, смеющийся на все лады, пока идет экскурсия, приходящий под вечер домой, ложащийся, не раздеваясь, на кровать, отворачивающийся к стене и на все вопросы жены не отвечающий ничего.

...смотреть в небо на большое облако, которое усиливается проглотить солнце, на то, как оно вытягивает свои ложноножки, как прикидывается горой, мышью и фрегатом, чтобы усыпить солнечную бдительность, как внутри него вращаются и погромыхивают какие-то жернова, как набухают его толстые белые губы и быть овсянкой, стрекозой, облаком, горой, мышью, фрегатом… отмереть, встать, отряхнуть с себя одуванчиковый пух, перестать быть овсянкой, стрекозой, облаком, горой, мышью, фрегатом, превратиться в тыкву и пойти окучивать картошку.

...злой и опухший от похмелья пастух и из его перекошенного криком рта на дорогу вываливались такие слова, которые потом, когда они прорастут, придется косить косой, рубить их толстые корни топором, выкапывать лопатой и… все равно, какой-нибудь суффикс или приставка или даже междометие вылезет из земли и расцветет таким махровым цветом, что бабы, проходя мимо, будут отворачиваться, краснея.

Филологи же атеистами не бывают. Кто-то из них верит в Пушкина, кто-то во второе пришествие Чехова, а кто-то и в то, что грешники после смерти попадают в ад, населенный бесами Достоевского.

...поцелуй, сорванный с губ женщины, на вид строгой, интеллигентной, почти не пользующейся косметикой, а только капелькой пряных духов, до запаха которых еще надо дотянуться носом. Такие бывают среди библиотекарей и учительниц русского языка и литературы. У них обычно полон рот стихов Мандельштама или Ахматовой, а за щекой может лежать, точно долгоиграющий леденец, целый абзац заранее разгрызенного чеховского рассказа. Сорвешь этот поцелуй где-нибудь в учительской, после педсовета, когда все уже уйдут, а она замешкается, собирая тетрадки, и только тогда поймешь, что это было, когда переведешь дух и вдруг почувствуешь, что и на губах, и на языке, которым ты так смело слизывал то ли руки под темной вуалью, то ли терпкую печаль, то ли ворованный воздух…

Все это из недавних постов в ЖЖ Михаила Бару aka